История любви леди Элизабет - Страница 29

Волосы, не закрытые спереди шляпкой, были влажны, и Элизабет привычно подняла руки и вытащила гребни, которые удерживали их с боков, и сильно тряхнула головой. Не осознавая соблазнительности своих движений, она подняла руки, пропуская волосы сквозь пальцы и приподнимая их.

Элизабет посмотрела в сторону Яна и увидела, что он стоит совершенно неподвижно у стола, наблюдая за ней. Что-то в выражении его лица заставило ее поспешно опустить руки, и чары разрушились, но впечатление от этого, полного теплоты и близости, взгляда было волнующе, пугающе живо, и сознание, какому риску она подвергается, находясь здесь, заставило Элизабет внутренне содрогнуться. Девушка совсем не знала стоявшего перед ней человека, она встретила его всего несколько часов назад. Но уже сейчас он рассматривал ее слишком… откровенно, как будто Элизабет принадлежала ему. Ян подал ей бокал, затем кивнул в сторону потертого дивана, который почти целиком занимал крохотную комнату.

– Если вы согрелись, диван – чистый.

Обитый чем-то, что когда-то имело зеленую и белую полосы, диван выгорел до серого цвета, и явно был выброшен за ненадобностью из главного дома.

Элизабет села подальше от него, насколько позволял диван, и подобрала ноги, прикрыв их юбкой амазонки, чтобы согреть. Он обещал, что она будет «в безопасности», но, как она сейчас понимала, это оставляло большую свободу для личной интерпретации.

– Если я останусь, – сказала Элизабет смущенно, – думаю, мы должны договориться соблюдать все правила приличий и условностей.

– Такие, как?

– Ну, для начала вам не следует называть меня по имени.

– Принимая во внимание поцелуй, которым мы обменялись в беседке вчера вечером, кажется, будет несколько абсурдно называть вас «мисс Камерон».

Сейчас следовало бы сказать, что она леди Камерон, но Элизабет была слишком взволнована его упоминанием о тех незабываемых – и совершенно непозволительных – минутах, проведенных в его объятиях, чтобы придавать этому значение.

– Дело не в этом, – твердо сказала она. – Дело в том, что хотя и был вчерашний вечер, это не должно влиять на наше поведение сегодня. Сегодня мы должны… должны быть вдвое строже в нашем поведении, – продолжала девушка, слегка растерянно и нелогично, – чтобы искупить то, что произошло вчера.

– И это делается таким образом? – спросил Ян, и глаза его весело заблестели. – Мне как-то было трудно представить, что вы позволяете условностям контролировать каждый ваш шаг.

Для игрока, свободного от привязанностей или чувства ответственности, правила светского этикета и условности, должно быть, казались в высшей степени утомительными, и Элизабет поняла, что совершенно необходимо убедить его согласиться с ее точкой зрения.

– О, но я… – уклонилась она от ответа. – Камероны самые обыкновенные люди на свете! Как вы знаете, вчера вечером я сказала, что предпочитаю смерть бесчестию. Мы также верим в Бога и страну, материнство и короля и… и во все правила приличия. Мы, по правде говоря, совершенно нестерпимо скучны в этом отношении.

– Понятно, – сказал Ян, губы его подергивались. – Скажите мне вот что, – попросил он мягко, – почему такая заурядная личность, как вы, вчера скрестила шпаги с целой толпой мужчин, чтобы защитить репутацию незнакомого человека?

– О, это… – сказала Элизабет, – это было просто… ну, мое обычное понятие о справедливости. Кроме того, – добавила она, с возмущением вспомнив сцену в карточной комнате накануне вечером, – я чрезвычайно рассердилась, когда поняла, что единственной причиной, по которой никто из них не попытается отговорить лорда Эверли от дуэли, является то, что вы им не ровня по положению, не как лорд Эверли.

– Общественное равенство, – поддразнил он с ленивой, сокрушающей ее доводы улыбкой. – Какая необычная мысль для такой заурядной личности, как вы.

Элизабет попалась в ловушку и понимала это.

– Правда заключается в том, – сказала она, запинаясь, – что мне до смерти страшно от того, что я здесь.

– Я знаю, – сказал он, становясь серьезным. – Но я последний человек на свете, которого вам нужно бояться.

От его слов у нее снова задрожали колени, громко застучало сердце, и Элизабет поспешно отпила добрую часть вина, надеясь, что оно успокоит взбудораженные нервы. Ян как будто понял ее страдания и ловко переменил тему.

– Думали ли вы еще о том, как несправедливо поступили с Галилеем?

Она покачала головой.

– Вчера вечером я, должно быть, выглядела очень глупой, рассуждая о том, как плохо поступили с ним, отдав его инквизиции. Нелепо обсуждать это с кем-либо, тем более с джентльменом.

– Я думаю, это приятная замена привычных плоских банальностей.

– В самом деле? – спросила Элизабет, с недоверием и надеждой заглядывая ему в глаза, не осознавая, что ее искусно отвлекли от огорчений и вовлекли в дискуссию, которая давалась ей легче.

– В самом деле.

– Как бы я хотела, чтобы так думали в свете.

Он сочувственно усмехнулся.

– И как давно от вас требуют скрывать тот факт, что у вас есть ум?

– Четыре недели, – призналась она, рассмеявшись от его слов. – Вы не можете себе представить, как ужасно говорить людям пошлости, когда вам страшно хочется спросить их о том, что они видели или что они знают. Если это мужчины, они не расскажут, конечно, даже если их попросить.

– А что они скажут? – спросил он.

– Они скажут, – проговорила Элизабет с иронией, – что ответ выше понимания женщины или что они боятся оскорбить мои нежные чувства.

– Какие же вопросы вы задавали?

Ее глаза загорелись весельем, смешанным с обидой.