История любви леди Элизабет - Страница 74

Она знала, что он имеет в виду претендентов на ее руку, и гордость абсолютно не позволяла ей сказать, что их нет и давно не было.

– Ну… – сказала она, подавляя гримасу при мысли о ее толстом женихе с домом, полным купидонов, рассчитывая на то, что Ян не вращается в узких кругах «света», поэтому не может много знать об обоих женихах. Он поднял ружье, когда она сказала: – Во-первых, есть сэр Фрэнсис Белхейвен.

Вместо того, чтобы тотчас же выстрелить, как делал раньше, ему, казалось, потребовалось довольно долгое время, чтобы прицелиться.

– Белхейвен – старик, – сказал он.

Ружье выстрелило, и сучок отлетел в сторону. Когда он посмотрел на нее, его глаза были холодны, как будто она упала в его глазах. Элизабет сказала себе, что это ей кажется, и решила сохранить атмосферу легкой непринужденности. Поскольку была ее очередь, она взяла ружье и подняла его.

– А кто другой?

Обрадованная, что он не сможет придраться к возрасту ее затворника-спортсмена, чуть высокомерно улыбнулась.

– Лорд Джон Марчмэн, – сказала она и выстрелила.

Взрыв смеха Яна почти заглушил грохот выстрела.

– Марчмэн! – воскликнул он, когда она сердито посмотрела и уперлась прикладом ружья ему в живот. – Вы, должно быть, шутите!

– Вы испортили мне выстрел, – напала Элизабет на него.

– Стреляйте еще раз, – сказал он, смотря на нее одновременно с насмешкой, недоверием и веселым интересом.

– Нет, я не могу стрелять, когда вы смеетесь. И буду признательна, если перестанете так глупо ухмыляться. Лорд Марчмэн – очень приятный человек.

– Он действительно приятный, – сказал Ян с раздражающей ее усмешкой. – И чертовски удачно, что вы любите стрелять, потому что он спит с ружьями и удочками. Вы проведете всю свою оставшуюся жизнь, перебираясь через реки и таскаясь по лесам.

– Так случилось, что я люблю ловить рыбу, – сообщила она, безуспешно пытаясь сохранить самообладание. – А сэр Фрэнсис, может быть, и немножко старше меня, но пожилой муж может оказаться добрее и терпимее, чем молодой.

– Ему придется быть терпимее, – резко сказал Ян, снова берясь за ружья, – или в противном случае чертовски хорошо стрелять.

Элизабет рассердили его нападки на нее, когда она только что придумала, что они должны относиться к происшедшему с легкостью и изяществом.

– Должна сказать, вы очень несдержанны и очень непоследовательны.

Его темные брови сдвинулись, и их перемирие начало разваливаться.

– Что, черт возьми, вы хотите этим сказать?

Элизабет вскинула голову, презрительно глядя на него с видом надменной аристократки, какой ей и полагалось быть по происхождению.

– Я хочу сказать, – пояснила она, с огромным трудом стараясь говорить холодно и ясно, – что вы не имеете права вести себя так, как будто я совершила что-то плохое, в то время как, по правде говоря, вы сами считаете это пустяком, всего лишь ничего не значащим развлечением. Вы так сказали, поэтому нет смысла это отрицать!

Прежде чем заговорить, он закончил заряжать ружье. В противоположность мрачному выражению лица его голос был абсолютно бесстрастным:

– Очевидно, у меня не такая хорошая память, как у вас. Кому я это сказал?

– Моему брату, например, – сказала она, рассерженная его притворством.

– А, да, благородному Роберту, – ответил Ян, с сарказмом подчеркивая слово «благородный».

Он повернулся к мишени и выстрелил, но пуля прошла далеко от цели.

– Вы даже не попали в то дерево, – с удивлением заметила Элизабет. – Я думала, вы сказали, что собираетесь почистить ружья, – добавила она, когда он начал методично укладывать их в кожаные чехлы, думая о чем-то другом.

Ян поднял голову, но у нее было ощущение, что он почти забыл о ее присутствии.

– Я решил сделать это завтра.

Ян вошел в дом, привычно положил ружья на полку над камином, затем подошел к столу, в раздумье сдвинув брови, взял бутылку мадеры и налил вина в стакан. Он убеждал себя, что то, что она должна была почувствовать, когда брат передал ей эту ложь, ничего не меняет. Во-первых, в то время Элизабет уже была помолвлена и, по собственному признанию, считала их отношения флиртом. По ее гордости, должно быть, был нанесен вполне заслуженный удар, вот и все. Далее, сердито напомнил себе Ян, он практически был помолвлен, к тому же с прекрасной женщиной, которая заслуживала лучшего с его стороны, чем эта глупая возня с Элизабет Камерон.

«Виконт Мондевейл оказался несколько чувствителен к таким вещам, как его невеста, бегающая по лесным домикам и оранжереям с вами…» – сказала она.

Очевидно, ее жених от нее отказался из-за него. Ян почувствовал укор совести, от которого не смог полностью избавиться. Он лениво протянул руку к бутылке мадеры, собираясь предложить вина Элизабет. Возле бутылки лежало письмо, которое перед этим писала Элизабет. Оно начиналось так:

«Дорогая Алекс…».

Но не эти слова заставили его стиснуть челюсти, а почерк. Аккуратный и четкий почерк образованного человека. Так мог бы писать монах. Это не были детские неразборчивые каракули, как в той записке, которую ему пришлось с трудом разбирать, прежде чем он понял, что она хочет встретиться с ним в оранжерее. Ян взял письмо, смотря на него и отказываясь верить, совесть начинала мучить его сильнее, чем можно было ожидать. Он увидел себя обольщающим ее в этой проклятой оранжерее, и горькое чувство вины пронзило его.

Ян залпом выпил мадеру, как будто она могла смыть отвращение к самому себе, охватившее его, затем повернулся и медленно вышел из дома. Элизабет стояла на краю заросшего травой плато в нескольких ярдах от того места, где они состязались в стрельбе. Ветер шелестел в деревьях и развевал великолепные волосы на ее плечах, как сверкающую вуаль. Он остановился в нескольких шагах, смотрел на нее, но видел ее такой, какой она была когда-то, – юная богиня в ярко-голубом, спускающаяся по лестнице, гордая, недосягаемая, разгневанный ангел, бросающий вызов толпе мужчин в карточном зале, очаровательная искусительница в лесном домике, распускающая мокрые волосы у огня и, наконец, испуганная девушка, выставившая перед его руками цветочные горшки, чтобы помешать ему поцеловать ее. Ян глубоко вздохнул и сунул руки в карманы, чтобы они не потянулись к ней.