– Отец подарил его мне, когда я был мальчиком, – сказал он небрежно.
Длинные пальцы сжали кольцо, и он положил его в карман.
– Я думаю, оно может быть очень ценным, – произнесла Элизабет, представляя, какие усовершенствования в доме и землях Ян мог бы сделать, пожелай он продать кольцо.
– В действительности, – успокоил ее Ян, – оно абсолютно ничего не стоит.
В этот вечер ужин, проведенный вместе со священником и Яном, оказался для Элизабет необъяснимо мучительным. Ян разговаривал с дядей так, как будто между ними не произошло ничего важного, а Элизабет терзали мысли о тех чувствах, которые она испытывала, но не могла ни разобраться в них, ни подавить. Ее сердце начинало биться каждый раз, когда янтарные глаза Яна мельком бросали на нее взгляд. Когда же он не смотрел на нее, она ловила себя на том, что смотрит на его губы, вспоминая, как вчера они впивались в ее губы. Ян поднес ко рту стакан с вином, а Элизабет смотрела на длинные сильные пальцы, которые гладили ее щеку и перебирали ее волосы с такой страстной нежностью.
Два года назад она поддалась его чарам, сейчас она стала умнее. Элизабет знала, что он был распутником, но при этом сердце отказывалось верить этому. Вчера, в его объятиях, она почувствовала, что была для него чем-то особым – как будто он не просто желал ее, но она была нужна ему.
Очень ты тщеславна, Элизабет, строго предостерегла она себя, и очень глупа. Искусные распутники и опытные соблазнители, вероятно, заставляли каждую женщину почувствовать себя особой. Без сомнения, в одну минуту они целовали женщину с требовательной страстью, а в другую, когда страсть проходила, забывали о ее существовании. Еще давно она слышала, что распутник притворялся, будто страстно увлечен своей жертвой, а затем бросал ее без угрызений совести, как только пропадал к ней интерес. Точно так же сейчас поступал и Ян. Эта мысль была не из приятных. И Элизабет крайне нуждалась в утешении сейчас, когда сумерки сгустились, переходя в ночь, ужин тянулся мучительно долго, а Ян, казалось, не подозревал о ее существовании. Наконец ужин закончился; она собиралась предложить убрать со стола, но, взглянув на Яна, застыла от удивления, увидев, как его взгляд, скользнув по ее щеке и скулам, остановился на губах, задержавшись там. Он быстро отвел глаза, и Элизабет встала, чтобы убрать со стола.
– Я помогу, – вызвался священник. – Это будет справедливо, так как вы с Яном сделали все остальное.
– И слышать не хочу, – твердо заявила Элизабет и четвертый раз в своей жизни, повязав полотенце вокруг талии, начала мыть посуду.
За ее спиной оставшиеся за столом мужчины говорили о людях, которых, очевидно, Ян давно знал. Несмотря на то, что они оба забыли о присутствии девушки, странно, но она чувствовала себя счастливой и довольной, слушая их разговор.
Закончив, Элизабет повесила посудное полотенце на ручку двери и села на стул около камина. Отсюда она могла беспрепятственно наблюдать за Яном, оставаясь незамеченной. Ей некому было писать, кроме Алекс, но она мало что могла рассказать в письме из-за риска, что Ян может увидеть его. Поэтому Элизабет пыталась сосредоточиться на описании Шотландии и дома, но писала рассеянно, ее мысли были заняты Яном, а не письмом. В некотором отношении казалось несправедливым, что он сейчас жил здесь, в этом уединенном месте. По крайней мере, какое-то время Торнтон должен проводить в бальных залах и садах, в своей великолепно сшитой черной вечерней одежде, заставляя женские сердца биться сильнее. Чуть улыбнувшись про себя от этой попытки быть беспристрастной, Элизабет сказала себе, что люди, подобные Яну Торнтону, оказывают обществу большую услугу – они дают обществу на что смотреть и чем восхищаться, и даже чего бояться. Без таких мужчин, как он, дамам бы не о чем было мечтать. И еще меньше сожалеть, напомнила она себе.
Ян даже ни разу не обернулся, чтобы посмотреть на нее, и поэтому неудивительно, что она вздрогнула от неожиданности, когда, не глядя на нее, он сказал:
– Прекрасный вечер, Элизабет. Если вы можете оторваться от вашего письма, не хотите ли прогуляться?
– Прогуляться? – повторила девушка, пораженная тем, что Ян явно следил за тем, что делала Элизабет, как и она следила за ним, когда он сидел за столом. – Там темно, – растерянно сказала Элизабет, вглядываясь в его бесстрастное лицо, в то время как, поднявшись, Ян подошел к ее стулу.
Торнтон стоял, возвышаясь над ней, и ничего в выражении его красивого лица не указывало на то, что он действительно хочет пойти с ней куда-либо. В нерешительности она посмотрела на священника, который поддержал предложение Яна.
– Прогулка – это то, что нужно, – сказал Дункан, вставая. – Она, знаете ли, способствует пищеварению.
Элизабет сдалась, улыбнувшись седовласому священнику.
– Я только возьму шаль наверху. Захватить что-нибудь для вас, сэр?
– Для меня не надо, – ответил священник, поморщившись. – Я не люблю бродить по ночам. – С опозданием поняв, что открыто отказывается от обязанностей блюстителя приличий, Дункан поспешно добавил: – Кроме того, мое зрение уже не то, что раньше.
Затем он опроверг этот предлог, взяв книгу, которую читал до этого, и, явно не нуждаясь в очках, сел в кресло и начал читать при свете свечей.
Ночной воздух был прохладен, и Элизабет плотнее закуталась в шаль. Пока они медленно огибали дом, Ян не сказал ни слова.
– Сегодня полная луна, – проговорила она через несколько минут, глядя на большой желтый шар. И так как Ян не ответил, Элизабет оглянулась, ища, что еще можно сказать, и невольно высказала то, о чем думала: – Я все еще не верю, что я действительно в Шотландии.